Рабская или вполне обыкновенная любовь?
“В купе поезда, куда я вошел с опозданием, человек с одной рукой, судя по возрасту, инвалид войны, надевал миловидной, молодящейся даме мягкие тапочки с розочками-аппликациями на носках. Обутая и ободренная, дама ушла в коридор, скучая, смотрела в окно. Инвалид принялся заправлять постель. Ничего не скажешь, делал он эту работу одной рукой довольно ловко, хотя и не очень скоро, — привык, видать, заниматься домашними делами. Но одна рука есть одна рука, и он устал изрядно, пока заправлял постель.
— Мурочка! Все в порядке, — известил он даму и присел к столику. Дама вошла в купе, пальчиками подправила не совсем ловко заделанную под матрас простыню и победительно взглянула на меня: “Вот как он меня любит!”. Инвалид по-собачьи преданно перехватил ее взгляд, будто подтвердил: “Вот как я ее люблю!”. Потом они препирались насчет нижнего места, и дама снисходительно уступила. — Ну, хорошо, хорошо! — Поцеловала усталого спутника, мужа, как выяснилось потом, пожелала ему спокойной ночи и стала устраиваться на нижнем месте. Сходив в туалет, инвалид попытался молодецки вспрыгнуть на вторую полку — не получилось. Он засмущался, начал извиняться передо мной, спрашивать у Мурочки, не потревожил ли он ее. — Да ложись ты, ради Бога, ложись! Чего ты возишься? — строго молвила дама, и супруг ее снова заизвинялся, заспешил. Дело кончилось тем, что мне пришлось помочь ему взобраться на вторую полку. Поскольку мы оба были фронтовики, то как-то и замяли неловкость, отшутились. Познакомились. Инвалид был известный архитектор, ехал с ответственного совещания, жена его сопровождала, чтобы ему не было так трудно в пути. Долго не мог уснуть архитектор на второй полке, однако шевелиться боялся: не хотел тревожить свою Мурочку. И я подумал, что любовь, конечно, бывает разная и, наверное, я ее понимаю как-то упрощенно, прямолинейно, или уже вовсе не понимаю. Во всяком случае, такую вот любовь, если это в самом деле любовь, мне постичь было непосильно”.
А после текста тут же шло задание 28: “В каком значении автор употребляет слово “такая” в предложении 23? 1) преданная, 2) рабская, 3) истинная, 4) проверенная”. Автору, известному писателю, человеку с огромным жизненным опытом, увиденное “постичь было непосильно”. А вот одиннадцатиклассники обязаны тут же, на экзамене, постичь и точно обозначить. Я написал “преданная”. (Пока ученики делают задания, я должен прорешать все варианты). Все до одного мои ученики написали “рабская”. Через несколько дней пришли ответы. Оказалось-таки, что рабская. Тут все порочно. Почему школьники должны точно определить то, что и сам автор не берется определить точно? Да еще и на экзамене, на отметку. По какому праву школьники должны судить чужую семейную жизнь и отношения мужчины и женщины быстро и однозначно? Ведь при тестовой проверке всегда три ответа неверны, и только один — правильный. И вот что особенно ужасно. Далее выпускники должны выполнить задание “С” по этому самому тексту. Но ведь им уже заранее, до выполнения задания, подсказано, куда нужно двигаться: составители-провокаторы дали ключ к выполнению задания — рабская любовь. Так что и думать самому не нужно. И пошло-поехало: “Проблема, поставленная в тексте (а именно так они и обязаны начинать), — это проблема рабской любви”. На два класса только одна ученица эту самую проблему определила по-человечески: “Астафьев размышляет о любви, а именно, какой она может быть и как по-разному проявляться”. Помните, как Анна Каренина в романе Толстого говорит: “Если сколько голов — столько умов, то сколько сердец — столько родов любви”. Но что же рабское увидели мои ученики в этой любви? “Несмотря на то, что у мужчины не было руки, он стал заправлять постель, пока его жена бездейственно скучала. И так же, несмотря на свою инвалидность, мужчина уступил жене нижнюю полку, после чего попытался взобраться на верхнюю полку, а, взобравшись, попытался не вертеться, чтобы не помешать сну жены”. И что тут рабского? “В подъезде моего дома, — говорю я, анализируя работы, — живет одинокий мужчина без кистей рук. Каждый раз, когда я его вижу с сумкой на локте, у меня появляется желание помочь ему. Но я понимаю, что этого делать не надо. И когда он сам ключом открывает дверь, я тоже порываюсь помочь ему, но сразу понимаю, что и этого делать не надо. Он сам не хочет, чтобы ему напоминали о его инвалидности… В истории, о которой рассказывает В. Астафьев, стремление мужа каждый раз и во всем утвердить себя как мужчину, а не как инвалида, должно быть понято и понятно”… Еще хуже с авторским отношением (обязательное задание: “сформулируйте позицию автора”). “Автор считает, такая любовь — не любовь, а рабство какое-то”. “Автор не понимал такую любовь, рабскую, именно не преданную, а рабскую”. “Автор относится к этой женщине презрительно”. Простой силлогизм: “Мы — не рабы, рабы — не мы”. Любовь — рабская. Следовательно… Кстати, слово “рабская” (еще раз напомню: слово не писателя В. Астафьева, а горе-составителей материалов для экзамена) может иметь смысл и уничижительный (как у Лермонтова: “Перед опасностью позорно малодушны / И перед властию презренные рабы”), и возвышенный (как в стихотворении Блока: “Твоих страстей повержен силой, / Порой — слуга, порою — милый; / И вечно — раб”)… Лишь четыре человека из двух классов не согласились с концепцией составителей: “Это самая обыкновенная любовь, при которой человек готов на все ради любимого”; “Это настоящая любовь. Я еще не постигла это чувство и не очень представляю, каково так любить. Но думаю, что такая любовь и есть счастье”; “Разве не о такой большой и искренней любви и доверии мечтают все люди? Я считаю, что ни о каком раболепии здесь не может быть и речи”. У автора четвертой работы я попросил разрешения, не называя ее имени, прочесть ответ в классе: “Я влюбилась в молодого человека и отдалась ему вся без остатка. Мой избранник использовал меня какое-то время. А я все так же слепо и безответно боготворила его и боялась дышать рядом с ним, хотя знала обо всем. Как это ни печально, любовь бывает безответной, бывает слепой, бывает рабской. Все-таки это лучше, чем совсем никогда не любить”. Но вот что характерно: и эти четверо в ответе на 28-й вопрос ответили “рабская”. Не терять же балл. “Правильные” же ответы на столь непростые вопросы оставили жутковатое впечатление: “Любовь ни в коем случае не должна быть неравной” (курсив в цитатах всюду мой. — Л.А.); “Не должно быть такого, если любишь”; “Любовь должна быть обоюдной”; “Любовь не может быть односторонней”; “Мужчина совершил ошибку, выбрав себе в жены такую женщину”; “Я считаю, что любовь, безусловно, является хорошим чувством. Она делает нашу жизнь полней и интересней. Но во всем нужно знать допустимые пределы”; “Чувства никогда не стоит пускать на самотек, чтобы не стать рабом в любви”; “В любви должно быть взаимопонимание. Неправильно, когда есть проявление любви только с одной стороны”… Реальная жизнь глубже, шире, многообразнее, богаче любых схем. Но — из четырех предложенных эпитетов нужно выбрать только один. Выбрали “рабская”. И, если уж рабская, значит — не преданная, не испытанная, не проверенная. Беда тестовых заданий в том, что они воспитывают одномерное мышление. Крайне опасное в жизни и невозможное в отношении к литературе, ибо, по словам Ю.М. Лотмана, “художественный текст не имеет одного решения”. Вот теперь уже точно давайте подумаем: в кого на прокрустовом ложе ЕГЭ превращают детей?
Обсудить у себя
3
— Мурочка! Все в порядке, — известил он даму и присел к столику. Дама вошла в купе, пальчиками подправила не совсем ловко заделанную под матрас простыню и победительно взглянула на меня: “Вот как он меня любит!”. Инвалид по-собачьи преданно перехватил ее взгляд, будто подтвердил: “Вот как я ее люблю!”. Потом они препирались насчет нижнего места, и дама снисходительно уступила. — Ну, хорошо, хорошо! — Поцеловала усталого спутника, мужа, как выяснилось потом, пожелала ему спокойной ночи и стала устраиваться на нижнем месте. Сходив в туалет, инвалид попытался молодецки вспрыгнуть на вторую полку — не получилось. Он засмущался, начал извиняться передо мной, спрашивать у Мурочки, не потревожил ли он ее. — Да ложись ты, ради Бога, ложись! Чего ты возишься? — строго молвила дама, и супруг ее снова заизвинялся, заспешил. Дело кончилось тем, что мне пришлось помочь ему взобраться на вторую полку. Поскольку мы оба были фронтовики, то как-то и замяли неловкость, отшутились. Познакомились. Инвалид был известный архитектор, ехал с ответственного совещания, жена его сопровождала, чтобы ему не было так трудно в пути. Долго не мог уснуть архитектор на второй полке, однако шевелиться боялся: не хотел тревожить свою Мурочку. И я подумал, что любовь, конечно, бывает разная и, наверное, я ее понимаю как-то упрощенно, прямолинейно, или уже вовсе не понимаю. Во всяком случае, такую вот любовь, если это в самом деле любовь, мне постичь было непосильно”.
А после текста тут же шло задание 28: “В каком значении автор употребляет слово “такая” в предложении 23? 1) преданная, 2) рабская, 3) истинная, 4) проверенная”. Автору, известному писателю, человеку с огромным жизненным опытом, увиденное “постичь было непосильно”. А вот одиннадцатиклассники обязаны тут же, на экзамене, постичь и точно обозначить. Я написал “преданная”. (Пока ученики делают задания, я должен прорешать все варианты). Все до одного мои ученики написали “рабская”. Через несколько дней пришли ответы. Оказалось-таки, что рабская. Тут все порочно. Почему школьники должны точно определить то, что и сам автор не берется определить точно? Да еще и на экзамене, на отметку. По какому праву школьники должны судить чужую семейную жизнь и отношения мужчины и женщины быстро и однозначно? Ведь при тестовой проверке всегда три ответа неверны, и только один — правильный. И вот что особенно ужасно. Далее выпускники должны выполнить задание “С” по этому самому тексту. Но ведь им уже заранее, до выполнения задания, подсказано, куда нужно двигаться: составители-провокаторы дали ключ к выполнению задания — рабская любовь. Так что и думать самому не нужно. И пошло-поехало: “Проблема, поставленная в тексте (а именно так они и обязаны начинать), — это проблема рабской любви”. На два класса только одна ученица эту самую проблему определила по-человечески: “Астафьев размышляет о любви, а именно, какой она может быть и как по-разному проявляться”. Помните, как Анна Каренина в романе Толстого говорит: “Если сколько голов — столько умов, то сколько сердец — столько родов любви”. Но что же рабское увидели мои ученики в этой любви? “Несмотря на то, что у мужчины не было руки, он стал заправлять постель, пока его жена бездейственно скучала. И так же, несмотря на свою инвалидность, мужчина уступил жене нижнюю полку, после чего попытался взобраться на верхнюю полку, а, взобравшись, попытался не вертеться, чтобы не помешать сну жены”. И что тут рабского? “В подъезде моего дома, — говорю я, анализируя работы, — живет одинокий мужчина без кистей рук. Каждый раз, когда я его вижу с сумкой на локте, у меня появляется желание помочь ему. Но я понимаю, что этого делать не надо. И когда он сам ключом открывает дверь, я тоже порываюсь помочь ему, но сразу понимаю, что и этого делать не надо. Он сам не хочет, чтобы ему напоминали о его инвалидности… В истории, о которой рассказывает В. Астафьев, стремление мужа каждый раз и во всем утвердить себя как мужчину, а не как инвалида, должно быть понято и понятно”… Еще хуже с авторским отношением (обязательное задание: “сформулируйте позицию автора”). “Автор считает, такая любовь — не любовь, а рабство какое-то”. “Автор не понимал такую любовь, рабскую, именно не преданную, а рабскую”. “Автор относится к этой женщине презрительно”. Простой силлогизм: “Мы — не рабы, рабы — не мы”. Любовь — рабская. Следовательно… Кстати, слово “рабская” (еще раз напомню: слово не писателя В. Астафьева, а горе-составителей материалов для экзамена) может иметь смысл и уничижительный (как у Лермонтова: “Перед опасностью позорно малодушны / И перед властию презренные рабы”), и возвышенный (как в стихотворении Блока: “Твоих страстей повержен силой, / Порой — слуга, порою — милый; / И вечно — раб”)… Лишь четыре человека из двух классов не согласились с концепцией составителей: “Это самая обыкновенная любовь, при которой человек готов на все ради любимого”; “Это настоящая любовь. Я еще не постигла это чувство и не очень представляю, каково так любить. Но думаю, что такая любовь и есть счастье”; “Разве не о такой большой и искренней любви и доверии мечтают все люди? Я считаю, что ни о каком раболепии здесь не может быть и речи”. У автора четвертой работы я попросил разрешения, не называя ее имени, прочесть ответ в классе: “Я влюбилась в молодого человека и отдалась ему вся без остатка. Мой избранник использовал меня какое-то время. А я все так же слепо и безответно боготворила его и боялась дышать рядом с ним, хотя знала обо всем. Как это ни печально, любовь бывает безответной, бывает слепой, бывает рабской. Все-таки это лучше, чем совсем никогда не любить”. Но вот что характерно: и эти четверо в ответе на 28-й вопрос ответили “рабская”. Не терять же балл. “Правильные” же ответы на столь непростые вопросы оставили жутковатое впечатление: “Любовь ни в коем случае не должна быть неравной” (курсив в цитатах всюду мой. — Л.А.); “Не должно быть такого, если любишь”; “Любовь должна быть обоюдной”; “Любовь не может быть односторонней”; “Мужчина совершил ошибку, выбрав себе в жены такую женщину”; “Я считаю, что любовь, безусловно, является хорошим чувством. Она делает нашу жизнь полней и интересней. Но во всем нужно знать допустимые пределы”; “Чувства никогда не стоит пускать на самотек, чтобы не стать рабом в любви”; “В любви должно быть взаимопонимание. Неправильно, когда есть проявление любви только с одной стороны”… Реальная жизнь глубже, шире, многообразнее, богаче любых схем. Но — из четырех предложенных эпитетов нужно выбрать только один. Выбрали “рабская”. И, если уж рабская, значит — не преданная, не испытанная, не проверенная. Беда тестовых заданий в том, что они воспитывают одномерное мышление. Крайне опасное в жизни и невозможное в отношении к литературе, ибо, по словам Ю.М. Лотмана, “художественный текст не имеет одного решения”. Вот теперь уже точно давайте подумаем: в кого на прокрустовом ложе ЕГЭ превращают детей?
Я все-таки не согласна что любовь, о которой говорится в тексте преданная, слишком красивое слово.
Разве настоящая любовь мужчины к женщине выражается взглядом «по-собачьи»? Я не хотела бы, чтобы меня так «любили».